НАЗАД ОГЛАВЛЕНИЕ ВПЕРЕД

Михаил Соколов

(Михаил Соколов — аспирант СПб филиала Института социологии РАН. Его работа “Границы применения доктрины прав человека в современной российской культуре: суд над полковником Будановым и его противники” получила третью премию на конкурсе молодых ученых памяти Г. В. Старовойтовой)



Границы применения доктрины прав человека

в современной российской культуре:

суд над полковником Будановым и его противники


Ночью 27 марта 2000 г. полковник Юрий Буданов ворвался в дом Кунгаевых в селе Танги-Чу и увез с собой 18-летнюю Эльзу. Несколько часов спустя он вызвал трех своих подчиненных в штаб 160-го танкового полка и, отдав им тело девушки, велел зарыть его за пределами части. На следующий день прибыли сотрудники военной прокуратуры и арестовали полковника. Во время ареста Буданов выхватил пистолет и выстрелил из него, ранив себя в ногу. Позднее он утверждал, что пытался застрелиться. Следствие установило, что накануне убийства Эльзы полковник отдал своему начальнику разведки лейтенанту Багрееву приказ выпустить несколько снарядов по Танги-Чу. Когда Багреев попытался уклониться от исполнения этого распоряжения, он был брошен в яму, игравшую в 160-м полку роль гауптвахты, а позднее избит начальником штаба Федоровым.

30 марта прокуратура предъявила Буданову обвинения в похищении, предумышленном убийстве и превышении служебных полномочий, повлекшем за собой тяжкие последствия. Адвокаты обвиняемого настаивали на том, что полковник арестовал Эльзу, поскольку он располагал сведениями о том, что девушка была снайпером в одной из групп сепаратистов, и убил ее во время допроса, поскольку подозревал, что она повинна в гибели нескольких солдат. Однако представители Кунгаевых отвергли это подозрение, и, кроме того, выдвигали новое обвинение, утверждая, что Эльза была изнасилована перед смертью (этот пункт не вошел в окончательную формулировку, данную прокуратурой).

Судебный процесс начался 11 месяцев спустя в Ростове-на-Дону и с первого же дня стал предметом ожесточенных дискуссий. Здание суда пикетировалось членами РНЕ, ЛДПР, НБП и КПРФ, требовавшими немедленного освобождения Буданова (сторонники КПРФ участвовали в этих акциях не всегда, а представители многих левых и в особенности анархистских организаций высказывались за осуждение полковника). С другой стороны, появлялись и противники Буданова. Между ними непрерывно происходили перебранки, а на одном из первых заседаний суда даже вспыхнула драка, после которой процесс сделали закрытым для всех, включая журналистов. Это привело к тому, что в последующие недели наружу просачивалась лишь самая скудная информация о ходе слушаний, оставлявшая возможности для каких угодно предположений.

Тем временем в поддержку Буданова высказывались все новые люди и организации. Генерал Шаманов, бывший в течение некоторого времени непосредственным начальником Буданова, дал интервью, в котором определил происходящее как “идеологическую интервенцию стран Запада против России” (Интервью газете “Сегодня”, 3 марта 2001 года). Президент Бурятии Леонид Потапов, по инициативе местного отделения Комитета солдатских матерей, обратился к Владимиру Путину с просьбой внимательно разобраться в деле Буданова (ранее 160-й полк дислоцировался на территории Бурятии). Брянский Комитет солдатских матерей под руководством Аллы Власовой пошел дальше, прося президента “вмешаться в происходящее и освободить полковника Буданова” (Национальная информационная служба Страна.Ру (http://south.strana.ru/). Сообщение, датированное 02.03.01, 18:14). Офицерское собрание Волгоградского гарнизона направило Путину письмо, требующее прекратить суд, поскольку “в лице Буданова судят всю армию за исполнение своего долга в Чечне” (Страна.Ру (http://south.strana.ru/). Сообщение, датированное 11.03.01, 18:12). Правление Всевеликого Войска Донского потребовало “поддержать армию в лице полковника Буданова”, объявив, что отношение казаков к Путину в дальнейшем будет определяться решительностью его действий в этой ситуации (Страна.Ру (http://south.strana.ru/). Сообщение, датированное 05.03.01, 16:18).

Общим для всех этих обращений было то, что их авторы требовали (как правило, лично от Путина) прекратить определенный законом ход судебного процесса, или, по крайней мере, радикально изменить его течение. Их требования основывались не на возражениях против права на жизнь как такового или против уголовного преследования за убийства вообще. Тем не менее в данном конкретном преступлении было нечто, что выводило его — с точки зрения противников суда — за пределы применимости доктрины прав человека и действия уголовного законодательства, основанного на этой доктрине. Мы можем предположить, что эта особенность данного дела заключалась в том, что жертва была чеченкой, а преступник — героем-полковником федеральной армии, получившим несколько наград за свои успехи в первой и второй чеченских кампаниях. Строго говоря, ничего другого об убитой и убийце и не было известно широкой аудитории, которая тем не менее, как мы увидим далее, смогла составить определенное мнение о сути дела и о желательном его разрешении. Ничем другим мы не сможем объяснить и то, что суд над полковником Будановым вообще привлек к себе такое внимание, в отличие от тысяч других процессов по делам об убийствах, шедших в то же время.

В этом эссе рассматриваются коллективные представления, на основании которых утверждается, что суда над полковником Будановым вообще не должно было бы быть. Я пытаюсь реконструировать те контексты, в которых, с точки зрения современной российской культуры, правосудие, основанное на доктрине всеобщих прав, невозможно или нежелательно.


Стратегия и методы исследования

В этой статье рассматривается аргументация противников суда над Будановым. Анализировались прежде всего тексты, призывавшие к освобождению полковника и обосновывавшие необходимость его освобождения. Та разновидность дискурсивного анализа, которая при этом использовалась, может быть описана как создание “насыщенного описания” публичных выступлений сторонников Буданова. Стратегия создания насыщенных описаний введена в социальные науки Клиффордом Гирцем и заключается в том, чтобы, анализируя отдельные события, реконструировать смыслы, руководствуясь которыми люди их произвели, и целые символические системы, из которых эти смыслы происходят (Geertz Clifford. 1973. Interpretation of Cultures, N.Y.: Basic Books, Inc. Publishers). В работах самого Гирца такими событиями, как правило, становились образцы социального взаимодействия, наблюдавшиеся им среди представителей изучаемой культуры. Однако нет препятствий для применения стратегии создания насыщенных описаний к исключительно дискурсивным данным . (Преимущества и недостатки реконструкции культурных моделей на основании дискурсивных данных обсуждаются в Agar, Michael, 1995. The Professional Stranger. N.Y.: Academic Press).

Выборка текстов сторонников освобождения Буданова осуществлялась методом случайного отбора с помощью машин поиска в Интернете. В строку поискового сервера Yandex вводились слова “полковник Буданов”, и документы включались в выборку в очередности, в которой они занимали верхние строчки в результатах поиска. Интерес представляли те из них, в которых высказывалось (или передавалось высказанное другими) требование освободить полковника. Действуя так, я предполагал, что любые аргументы, встречающиеся в политических дискуссиях по эту сторону виртуального пространства, будут представлены и по ту.

Некоторые документы представляли собой тексты (например, газетные статьи на сервере газеты “Завтра”, или сообщения информационных агентств на сайтах Страна.Ру и Лента.Ру). Другие были дискуссиями с несколькими авторами в гостевых книгах (на том же сайте газеты “Завтра”) или в группах новостей (например, в группе, модерируемой редакцией он-лайновой газеты “Утро”). В общей сложности было проанализировано около 30 статей и групп новостей, после чего отбор был прекращен из-за того, что новые единицы не прибавляли ничего к результатам анализа. Там, где он-лайновые тексты воспроизводили бумажные газетные статьи, я привожу ссылки на последние.




Результаты

Возможно, сильнее всего бросающейся в глаза деталью при знакомстве с дискуссией об освобождении Буданова является та уверенность, с которой каждая из сторон излагает свою версию произошедшего. Несмотря на двусмысленность и противоречивость имеющейся информации о ходе расследования (даже относительно самых важных деталей дела разные источники противоречат друг другу: через несколько дней после ареста Буданова пресс-служба Главного управления исполнения наказаний сообщила о наличии у нее доказательств причастности Эльзы к отрядам сепаратистов. Буквально в тот же день представитель прокуратуры выступил с противоположным по смыслу заявлением. Еще больше путаницы связано с предполагаемым изнасилованием. В деле фигурировало два заключения подписанных одним и тем же экспертом, в одном из которых утверждалось, что на теле обнаружены следы прижизненного насилия, а во втором — что их там нет), осталось, кажется, очень немного людей, которые признают, что не знают, что же именно произошло в ту ночь в окрестностях Танги. Иллюстрацией этой уверенности служат результаты опроса общественного мнения, проведенного ВЦИОМом с 24 по 27 марта этого года (Данные опроса взяты с сайта Страна.Ру (http://south.strana.ru/). Они включены в сообщение от 30.03.01,17:48. Ранее результаты были опубликованы на сайте ВЦИОМ (www.wciom.ru)). На вопрос о том, что, по их мнению, произошло, были получены следующие ответы:

полковник Буданов изнасиловал и убил чеченскую девушку 10%;

задушил, когда узнал, что это снайпер, —27%;

дело сфалъсифицировано, чтобы скомпрометировать Российскую армию, 32%;

затруднились ответить 31%.

Как мы видим, более двух третей респондентов смогли предпочесть одну из версий, опираясь на очевидно недостаточные данные. (Маловероятно, что кто-либо из них лично знал Буданова или Эльзу, или даже, что сколько-нибудь значительная часть из них лично побывали в Чечне и имели возможность познакомиться с обстановкой на месте, иными словами, знал что-то помимо того, что передавали СМИ.) Тем не менее большинство из них обладало вполне определенной картиной того, что происходит на Северном Кавказе, и в свете этой картины интерпретировало любые новые данные, отбирая те из них, которые укладываются в существующие стереотипы. Эти стереотипы позволяют предположить, что одно из перечисленных событий — изнасилование и убийство девушки российским полковником, принадлежность 18-летней чеченки к снайперам, участие средств массовой информации в заговоре с целью опорочить армию — более вероятно, или, по крайней мере, менее невероятно, чем другие.

Даже если внести поправку на свойство формализованных вопросников принуждать людей выбирать один из предложенных ответов вместо того, чтобы отражать разнообразие и пластичность реально существующих мнений, картина получается весьма красноречивой. Еще более красноречивы ответы на следующий вопрос — респондентов просили определить, как, по их мнению, следует поступить с полковником. Только 22% затруднились ответить, тем самым оставляя возможность для суда установить виновность или невиновность Буданова (11% предложили “наказать его за совершенные преступления по всей строгости закона”, 27% — “проявить снисхождение, учитывая обстоятельства военного времени и боевые заслуги”, 24% — “освободить как невиновного”, 16% — оправдать, “так как в борьбе с бандитами все средства хороши”).

От суда в этих условиях ждут вовсе не того, что он установит истину. Истина кажется очевидной. Суд важен постольку, поскольку он демонстрирует, какой из версий предпочитает придерживаться государство, представляемое им, и, соответственно, чью сторону оно принимает в конфликте. (Идея разделения властей и независимости суда нигде не проникает в рассуждения такого рода. Те, кто писал письма Путину с просьбами поддержать Буданова, были склонны игнорировать тот факт, что, в рамках закона, на этой стадии процесса президент никак не мог повлиять на его течение. Наличие у всех ветвей государственной власти единой позиции воспринимается как аксиома. Более того, как аксиома воспринимается предположение о том, что суд вынесет приговор в соответствии с этой позицией, а не в соответствии с Уголовным кодексом). Действительно, очевидно, что, помимо истинности, каждая из версий обладает еще и свойством быть выгодной для одних и невыгодной для других социальных групп. Версия о невиновности жертвы выгодна для противников чеченской войны, а версия, гласящая, что дело сфальсифицировано, выгодна для сторонников продолжения военной кампании и в целом для армии. Приняв одну из версий в качестве истинной, суд встанет на одну из сторон, тем самым усилив ее позиции.

Типичен пример освещающих процесс статей в газете “Завтра”. Его ход рассматривается исключительно в контексте отношений Путина и армии, поддержавшей его на выборах и предаваемой им сейчас. (Например, в статьях Владислава Шурыгина “Полковник Путин и полковник Буданов” (“Завтра”, 5 марта 2001 года, № 10 (379)), В. Смоленцева “Тень Лебедя над Чечней” (“Завтра”, 2 апреля 2001 года, № 14 (331)), Георгия Судовцева “На западном направлении” (“Завтра”, 18 апреля, № 16 (333)). Согласно одной из версий, Путин поступает так под давлением со стороны кредиторов из Большой Семерки, согласно другой — он хочет избежать необходимости отдавать долги за услуги со стороны военных в период избирательной кампании. И в том, и в другом случае, однако, не подвергается сомнению, что Путин попустительствует процессу, или даже стимулирует его, поощряя трансляцию соответствующей информации через подконтрольные СМИ. (Опять же, никто не предполагает, что проправительственные СМИ могут руководствоваться иными соображениями, кроме выполнения правительственного заказа).

Важность процесса Буданова для наблюдающих за ним, таким образом, состоит не в том, что на нем решается судьба полковника, а в том, что он служит своего рода индикатором, позволяющим определить, какими принципами руководствуется государство в своей политике. Наибольшее значение будет иметь приговор суда. Однако само начало процесса было демонстрацией со стороны государства приверженности некоторым принципам, которые для значительной части аудитории являются неприменимыми в данной ситуации. Именно возражениями против этих имплицитных оснований судебного разбирательства объясняются выступления против судебного процесса вообще и требования немедленно прекратить его.

Эти принципы могут быть кратко описаны следующим образом: все граждане обладают равными правами на жизнь, свободу и неприкосновенность. Лишить этих прав человека может только приговор суда. Исключения делаются для случаев, когда чьи-либо действия представляют прямую угрозу для безопасности других людей и применение насилия объясняется самозащитой. Тяжесть преступления не зависит от принадлежности того, кто его совершил, и того, против кого оно совершено, к определенной социальной группе. Не может быть никаких оснований, этических или прагматических, для того чтобы уклониться от рассмотрения нарушения прав в суде, — нет соображений, по которым осуществление правосудия могло бы быть нежелательным для общества.

Против этой доктрины существует несколько возражений, два из которых используются противниками суда над полковником Будановым. В продолжении этой статьи мы рассмотрим эти аргументы, которые условно можно назвать “этнически этическим” и “корпоративно-прагматическим”.

Этнически этический аргумент направлен против суждения о том, что представителей всех этнических групп следует судить по одним и тем же законам, или, вернее, что отношения между всеми людьми, вне зависимости от их этнической принадлежности, могут регулироваться одним и тем же набором этических норм. Этот аргумент далек от стереотипного шовинизма с его верой в то, что представители своей группы объективно лучше других и, соответственно, заслуживают лучшего отношения. Они не имеют ничего общего и с релятивистским требованием оценивать поступки представителя каждой группы в соответствии с ценностными стандартами этой группы. Вместо этого мы имеем дело здесь с имплицитным представлением о человечестве как об общности, состоящей из множества этнических групп, в разной степени дружественных или враждебных друг другу. Один и тот же поступок в отношении представителя своей группы, другой группы, с которой отношения доброжелательные, и третьей, с которой отношения дурные, может иметь совершенно разную этическую оценку. Моральные стандарты в индивидуальных отношениях определяются отношениями между группами, к которым принадлежат эти индивиды . (Насколько мне известно, впервые модель, связывавшая кровно-территориальную удаленность и этические стандарты, была предложена Маршаллом Саллинзом для описания реципрокности при экономическом обмене в примитивных обществах. См.: Саллинз, Маршалл, 1999 (1972). Экономика каменного века. Москва: ОГИ. На примере рассматриваемого дела легко убедиться, что модель, предложенная Саллинзом, имеет гораздо более широкое применение, нежели область чистой экономики).

Международное законодательство признает, по крайней мере, один тип групповых отношений, который позволяет индивидам из таких групп совершать поступки, неприемлемые в других условиях, — отношения войны между государствами. Однако большинство культур сохраняет гораздо больше градаций близости или удаленности между группами, имеющих моральные импликации для межличностных отношений. Не зафиксированные в нормах формального права, они тем не менее отражаются в интуитивных этических оценках. Эти оценки часто вступают в конфликт с приговорами, которые заслуживает тот или иной поступок с точки зрения Уголовного кодекса, — самым очевидным примером является бесконечно эксплуатируемое массовой культурой сочувствие благородным преступникам.

С точки зрения многих наблюдателей, конфликт в Чечне является, по сути, конфликтом между русскими и чеченцами, В этом смысле, преступление, вменяемое Буданову, является нормальным поступком для русского по отношению к чеченке, так как можно привести много примеров того, как чеченцы вели себя аналогичным образом по отношению к русским женщинам. Аргументы такого рода очень редко озвучиваются политиками, даже принадлежащими к радикальной оппозиции. Они также редко попадают в печать. Однако более чем достаточно примеров подобных рассуждений можно встретить в сетевых дискуссионных группах, в которых анонимность способствует непосредственности в выражении своего мнения. Так, дискуссия по поводу статьи Вячеслава Шурыгина на сайте газеты “Завтра” содержит подписанное именем Марина сообщение, гласящее, что поступок Буданова становится понятен в свете примеров действий чеченских преступников, отрезавших пальцы девочке-заложнице. (Марина являлась одной из самых миролюбивых участниц сетевых дискуссий по поводу процесса. Она не предлагала простить Буданова, но считала, что, рассуждая так, помогает понять его. Всю дискуссию можно обнаружить на сайте forum.utro.ru, обсуждение сообщения Екатерины Решетниковой от 09.02,01, поступившего в 04:57).

Это сообщение поступило в ответ на послание другого участника дискуссии, писавшего под именем “Авлади” и сообщившего, что он сам чеченец. Авлади пожелал своим собеседникам, чтобы их дочери когда-нибудь повстречали полковника Буданова. На это один из них ответил, что гораздо меньше беспокоится о возможной встрече своей дочери с Будановым, чем с кем-нибудь из живущих в России чеченцев. Действительно, пытаясь прогнозировать индивидуальные отношения на основании групповых, мы придем к выводу о том, что любой чеченец потенциально опасен для русской девушки, вне зависимости от того, проявил он себя каким-нибудь подозрительным образом или еще нет. С другой стороны, полковник Буданов, совершивший преступление против Эльзы, находящейся по другую сторону этнического барьера, может быть абсолютно безопасен для тех девушек, которые стоят по ту же сторону, что и он сам. Вынесение приговора ему не обосновано необходимостью изолировать опасного субъекта, поскольку он доказал свою опасность только для этнических врагов. Попытка судить его и тех, с кем он воевал, по одним законам бессмысленна и даже преступна, поскольку выгодна противнику, который, в свою очередь, никогда не сделает подобного.

Подобная политика множественных этических стандартов оправдана тем, что, когда мы имеем дело со взаимодействующими этническими группами, очевидно, что если одна из групп будет в целом относиться к другой с большим дружелюбием (или хотя бы с меньшей враждебностью), чем та к ней, то эта терпимость приведет к потере преимуществ во взаимоотношениях. Соответственно, задача представителей любой этнической группы — определить отношения с другими таким образом, чтобы относиться к противоположной стороне по крайней мере не лучше, чем противоположная сторона относится к ним. (Можно заметить, что этот паттерн отношений является схизмогенетическим, в терминах Бэйтсона, то есть, если ничто не мешает развитию событий по путям, намеченным им, взаимная враждебность будет иметь тенденцию непрерывно возрастать, К счастью, человеческие отношения между представителями разных этнических групп определяются не только предполагаемыми отношениями между этими группами). Поэтому преступления чеченских полевых командиров являются рациональным (а не только эмоциональным) оправданием предполагаемого проступка Буданова.

Второй аргумент против осуждения полковника я назвал “корпоративно-прагматическим”. Он состоит в том, что процесс над Будановым — даже если полковник и совершил все, в чем его обвиняют, — сам по себе будет иметь более разрушительные последствия, чем те, которые могут последовать из его освобождения. Действительно, допустив передачу дела в суд, государство тем самым позволило предположить, что нечто подобное могло произойти. Тень, которую подобное подозрение бросит на весь институт армии, — даже в случае безусловного оправдания полковника, которое маловероятно с учетом признания им своей частичной вины, — нанесет несомненный ущерб его репутации. Возмущение комментаторов вызывает в данном случае не процесс как таковой, а то, что его освещают СМИ, повторяя те обвинения, которые раньше выдвигались против военных чеченскими пропагандистами (Смоленцева В. “Тень Лебедя над Чечней” (“Завтра”, 2 апреля 2001 г., № 14 (331)), Судовцева Г “На западном направлении” (“Завтра”, 18 апреля, № 16 (333)). Таким образом, де факто государство сотрудничает с сепаратистами против собственной армии. Не существует высших принципов, которые, с точки зрения значительной части аудитории, могли бы оправдать такой раскол.

Подведем некоторые итоги. Мы видели, что правосудие, основанное на идее прав человека, становится неприменимым там, где конфликт и правонарушение определяется прежде всего в терминах групповых или корпоративных отношений. Те, кто видел в убийстве Эльзы полковником Будановым фрагмент русско-чеченского конфликта, часто были склонны считать это правосудие нецелесообразным.

Заметим, что многие аргументы, высказанные как раз за осуждение полковника, также основывались на логике и морали групповых прав и отношений. Например, в интервью, данных программе “Тема дня”, Руслан Хасбулатов и Руслан Мартагов высказались за обязательное наказание для полковника, поскольку оно убедило бы чеченцев в том, что они находятся под защитой российских законов (интервью воспроизведены на сайте программы НТВ “Тема дня” (www.temadnia.ru) от 11 апреля 2001 г.). При этом оба заметили, что демонстрация имела бы наибольшую наглядность, если бы Буданов был расстрелян без суда и следствия на месте ареста, и, кажется, сожалели, что этого не случилось. (Кажется, их не смущало, что они предлагают сделать именно то, что, по его же словам, сделал сам полковник, — убить человека, опираясь только на недоказанные подозрения.) Судебные формальности и правовые принципы и здесь приносятся в жертву групповой целесообразности.

Судебной системе в современной российской культуре отводится роль регулятора групповых отношений, а не индивидуальных. Целью ее функционирования является равновесие, а не справедливость, понимаемая в соответствии с какими-либо абстрактными принципами. (Подобные способы функционирования права обычны для примитивных обществ. Исследования в области легальной антропологии в последние десятилетия обнаружили, что на ранних стадиях своего существования право может быть описано только как институционализация процесса поиска компромиссного, с точки зрения всех задействованных групп, решения, а не как свод юридических норм, под которые подводится отдельный случай. См. Moore, Sally Falk, 1978. Law as Process: An Anthropological Approach. London: Routledge & Kegan Paul).





НАЗАД ОГЛАВЛЕНИЕ ВПЕРЕД